Франсуа Бедарида — Черчилль

Содержание → Глава девятая СЛОВО, ВЕРА И БОЖЬЯ БЛАГОДАТЬ Заключение → Часть 3

Черчилль очень рано сделал выбор в пользу деятельной жизни, наполненной борьбой. Этот выбор был продиктован его честолюбием, его желанием обращать на себя внимание, его стремлением прожить выдающуюся жизнь. В юношеском романе «Саврола», который Черчилль написал, когда ему только-только исполнилось двадцать четыре года, и который был опубликован в 1900 году, есть эпизод, объясняющий, почему юный Уинстон предпочел спокойной жизни приключения и славу. «Стоила ли,  — писал он,  — игра свеч? Бороться, работать, постоянно вращаться в водовороте событий, жертвовать тем, что облегчает жизнь и делает ее приятной,  — и все это ради чего? Ради народного блага? Дело в том, и он не мог не признаться в этом самому себе, что власть привлекала его гораздо больше, нежели благородная цель. Честолюбие было его движущей силой, сопротивляться которой у него не хватало сил. Он мог понять радость артиста, он мог понять тех, кто посвящает свою жизнь поискам прекрасного или спорту, который доставляет огромное удовольствие и не влечет неприятных последствий. Вести спокойную жизнь, предаваясь мечтам и философским размышлениям в красивом саду, вдали от людской суеты, наслаждаться искусством, баловать свой ум самой восхитительной пищей — разве это не в тысячу раз лучше, чем всю жизнь бороться за власть? Однако он твердо знал, что мир и покой — не для него. Он обладал возвышенным, пылким и дерзким умом. Путь, который он o-giftw.ru избрал, был для него единственно возможным, и этот путь ему предстояло пройти до конца»[440].

И, наконец, четвертый повод для размышлений: жизнь и поступки Черчилля так и остались бы для нас загадкой, если бы мы не помнили о том, что он был истым викторианцем, оказавшимся (или «заблудившимся», как говорят некоторые острословы) в XX веке. Да и неудивительно, что викторианские взгляды и обычаи так глубоко укоренились в его душе, ведь двадцать семь лет — больше четверти своей жизни — он был подданным заботливой королевы Виктории. Черчиллю довелось увидеть и порадоваться последним лучам заходящего солнца Империи. Он тогда еще не принимал такого деятельного участия в государственных делах, но уже был истинным патриотом и защищал честь британского флага в самых горячих точках Империи — на северо-западной границе Индии, в Египте, Судане, Южной Африке. ..

Впрочем, Черчилль никогда и не скрывал своей ностальгии по тем счастливым временам, которые, наверное, не зря называли «прекрасной эпохой» и которые он сравнивал с правлением римских императоров Антониев. «Я — дитя викторианской эпохи,  — признался Черчилль в своей автобиографии.  — Именно тогда основы нашего государства обрели прочность, именно тогда мы возглавили мировую торговлю и сделались хозяевами мирового океана, именно тогда в нашей душе постоянно крепло сознание величия нашей Империи и нашего долга ее сохранить»[441]. По словам Джона Колвилла, Черчилль остановил бы время, если бы это было в его силах,  — после одной удавшейся на славу вечеринки Черчилль повторил слова Фауста: «Мгновение, повремени! » Вот как это прокомментировал консерватор Лео Эмери, отличавшийся завидной проницательностью: «Я всегда считал, что ключ к разгадке Уинстона в том, что он — викторианец, он воображает, что политика нисколько не изменилась со времен его отца, и не способен понять современных веяний. Этот печальный и простой факт еще не стал очевидным лишь благодаря его красноречию и жизненной силе»[442]. Забавным символом верности Черчилля обычаям прошлого была его привычка спрашивать: «Кучер на козлах? » — что означало: «На месте ли шофер? » Даже став премьер-министром, Черчилль не отказался от этой привычки. И это еще далеко не все — например, он неизменно называл Стамбул Константинополем, а Иран — Персией. ..

Что касается политической философии Черчилля, то его верность заветам прошлого, наследию предков, боязнь совершить поступок, недостойный рыцаря славной викторианской эпохи, во многом объясняют его поведение и стратегию. В последние недели войны он написал Клемми, немного разочарованный, но еще не переступивший порога отчаяния: «Мы должны сохранить эту огромную Империю, от которой нам нет никакого проку и за которую нас осуждают и даже оскорбляют наши же соотечественники, не говоря уже об остальном мире. (. .. ) Несмотря ни на что, я чувствую в себе все растущее желание продолжать борьбу. Пока я у руля, я не дам спустить флаг»[443].

Закладки

Контактная форма

Для связи заполните все обязательные поля.